[ Деревня Тэльва ]
25 число месяца Новой Надежды, утро-день.
И зарождался новый день. Каким бы темным ни казался предыдущий, какой бы усталостью ни были наполнены еще более ранние, как бы страшно ни изменилось размеренное существование, солнце, разогнавшее серую дымку и заставившее морозный горный воздух содрогнуться, грубо прогнало и всю копившуюся тяжесть. Да, Левифрону с рассветом действительно стало легче дышаться, хотя оно и не столь удивительно. Попробуй тут не впасть в уныние, когда окружающая тебя действительность более похожа на склеп, а мысли, еще более нагнетая обстановку, раз за разом заходят на свой истоптанный и любимый кружок. Будто бы книжка с картинками быстро-быстро пролистывается перед глазами, начиная с того самого момента, как Филину сообщили о трансмутации человека, просто бросив перед ним папку с данными Ракшасы, и заканчивая тем самым ужасным эпизодом трагической смерти совсем еще юной синори от лап кровожадного чудовища. Смерти быстрой, но совершенно незаслуженной и крайне несправедливой. И так раз за разом, если и не открыто, то на уровне подсознания, в страхах и волнениях, в невольном желании еще раз обернуться и убедиться, что шея девушки пока еще не скручена под неимоверным углом и на него не смотрят уже ставшие стеклянными глаза, полные укора и обвинения. «А ведь это ты убил меня!».
Наверное, никогда в жизни рассвет не становился таким спасением. Будто бы кто-то щелкнул пальцами в темной комнате – и перед глазами зажегся огонек. И неважно, что он почти не дает света. Он дарит ориентир, которого довольно для того, чтобы вылезти из гниющего болота подступающего отчаяния. Просто нужно идти, а куда и зачем – потом ясно станет. И чем смелее солнце выглядывало из-за горных вершин, тем бодрее алхимик шагал. Страхи забились по углам, а на их место потихоньку приходила круговерть мыслей и идей. И медведи. И прочие чудные создания, которые ждали Герхена в этом прекрасном и большом мире. И не только звери, ведь всякими чудесами земля полнится. Накатило небывалое вдохновение, настолько сильное, что Левифрон был готов подхватить Ракшасу на руки и бегом ломануться к первому же портовому городу, чтобы как можно скорее увидеть все и сразу. Только вот сама она к таким экстремальным развлечениям явно была не совсем готова, а может просто волновалась за создателя, потому скромно предпочла шагать в весьма умеренном темпе. Куда там Герхену было понять, что переполняющая его энергия, бьющая через край и отражающая даже на подходке, - явление временное, которое уже через час-другой схлынет без следа. Вновь сменится апатией, а может ее вытеснит вспышка злости на кого-нибудь. А может мужчину и вовсе кто-нибудь сожрет, так что после часа-другого не будет ровным счетом ничего.  Но все это было в необозримом «потом», которое себе дороже пытаться предсказать. В светлом и прекрасном «сейчас» хотелось толкать Клейма и Ракшасу в спину и таранить лбом горы, чтобы ускорить процесс путешествия и снести все мешающиеся препятствия.
Периодически останавливались, и тогда в Филине начинали бороться две крайности. Первая – энтузиазм идти вперед и вперед без остановок, переходящий в грань маниакальности. Вторая же - это желание упасть и больше никогда не вставать, поскольку приятная прогулка по горам да полям для усыхающего в лаборатории алхимика – все равно что марш-бросок через весь горный хребет Ледяного пояса для обычных монстроловов. А может и пострашнее будет. Дыхание быстро сбивается, особенно если пытаться нескончаемым потоком выразить спутникам всю радость и счастье от такой великолепной возможности увидеть доселе невиданное, ноги заплетаются, поскольку Герхен больше по сторонам глядел, чем на дорогу. Или вовсе никуда не смотрел, углубившись в мысли и грезы, просто шагая туда, куда идут все. Видимо, что-то похожее на стадное чувство рыб. Те тоже умеют улавливать передвижения сородичей, пусть даже вовсе не в курсе, куда все плывут.
- А ведь вот так вот я еще никогда никуда не шел. То есть шел, даже совсем недавно, но то было совсем другое. Одно дело, когда ты нагоняешь ловчих, которые будут неусыпно следить за тобой и даже не позволят головы повернуть в другую сторону, но совсем другое – если ты идешь неведомо куда, где, вероятнее всего, умрешь какой-нибудь страшной смертью! Говорят, на западе есть самое настоящее драконье кладбище! А некоторые драконы умеют даже воскресать. Представляешь, какое анатомическое пособие можно составить, если застать оживший скелет дракона? А если на нем еще и плоть разложилась не до конца, оставив хоть какие-нибудь мышцы… Живых драконов изучать нельзя, мертвых же нельзя воскрешать. Люди совершенно никак не способствуют развитию науки. Сами драконы – тем более. Зачем вообще так бессмысленно жить?!
Горные склоны гулким эхом передавали отголоски восклицаний алхимика, унося их все дальше и дальше. Быть может когда-нибудь близ Рахена какой-нибудь несущий вахту патрульный услышит заблудившийся голос и устыдится тому, сколь консервативна его раса в вопросах своей истиной ипостаси. А может шальной ветер и стыки скал прогонят слова выше, и где-нибудь они вызовут лавину, которая поразит и испугает случайных путников.  А может уже спустя пару верст мелодичный голос смешается с завываниями сквозняка и сгинет, и никто так и не узнает о великой степени возмущения Герхена.
На каждой остановке Ракшаса присаживалась отдохнуть, а вот Левифрону что-то особенно не сиделось. Да, он чувствовал усталость, но ноющие ноги все равно будто сами несли вперед. То пытливый ум им покоя не давал, коварно в обход всего на свете: голода, холода и усталости – заставлял шагать и шагать навстречу неведомому. Удалось немного угомониться, когда девушка попросила у алхимика несколько листков. Тот без малейших сожалений вырвал несколько из своей записной книжки, все равно туда пора уже подшивать новые, растягивая переплет. Или вовсе завести второй томик таких вот собственных сочинений. Тягу к писательству Левифрон у Ракшасы приметил еще в лаборатории, когда она пыталась пометить на маленьком клочке все, что ей казалось важным. И сейчас она на каждом маленьком привале что-то увлеченно строчила, а после принялась рисовать. Заметив это, Филин уселся рядом и наблюдал за всем процессом. У него и самого неплохо выходили походные зарисовки, но то были лишь наброски штрихами, в большинстве случае понятные лишь ему одному. Синори же явно рисовала ради самого действа, а не чтобы потом сосчитать сочленения на лапах у паука. И получалось здорово.
- Я так и знал, что ты его тоже видишь не страшным, злым и кровожадным. Будь оно так, здесь красовалось бы чудовище, а не прекрасный представитель своего вида.
Это было единственное, что ему позволили посмотреть. Хотя Герхен особенно и не лез, прекрасно понимал, что в данном случае девушке проще выложить все произошедшее и происходящее ныне на бумагу, чем искать утешения в его жилетке Они тонули в одной лодке, причем тонули красиво. Жаль только, что эта красота не отменяла самого факта ухода под воду. А разве станет утопающий жаловаться на свою судьбу такому же счастливцу?
Может то было весеннее солнце, а может сам факт наступающего торжественной поступью нового цикла жизни. Что Левифрон открыл в себе небывалый источник жизненной энергии, что Клейм, который первый час еще пытался строить из себя надзирателя младшей группы рикории, сломался и уже счастливым щенком носился по открытым пространствам. Соскучился по свободе, давненько не было боевых вылазок, где можно размять кости да с восторженным визгом влететь в какое-нибудь горное озеро. Впрочем, в озеро его Герхен и не пустил. Мернотовцы, конечно, суровы, но холодновато еще в начале весны в горных озерах купаться.
Пока Ракшаса рисовала да в своих думах блуждала, алхимик успел набить сумку различными цветами  да кореньями. Горы богаты на всякие алхимические ингредиенты, только успевай собирать. Даже когда они ступили на совсем хрупкую и узкую тропку, крошащуюся под ногами, он все равно ухитрялся выхватывать неведомо откуда всякую траву. Совершенно не смотрел под ноги. Так бы и сгинул, шагнув в трещину в тропке, да вот белка на плечо вскочила да в самое ухо пронзительно запищала.
- Что ж ты так кричишь, окаянная! Я не глухой! И не слепой! Видишь, перешагнул, перешагнул!
Но и коварную тропинку прошли, даже не убившись. День им благоволил. Под руку подвернулся внушительны кустик горной лаванды, и Левифрон уже мысленно продумал, как бы ее получше использовать. Это, конечно, не то забористое успокоительное и даже не хоть какое-нибудь снотворное, но тоже неплохо. Даже из лаванды можно сообразить что-нибудь приятное для нервной системы, если знать, как и с чем смешать.
«И никакие платные услуги травников не нужны. Сами все найдем. Может тут еще растет что-нибудь…»
То был очередной привал, а потому Герхен без зазрения совести полез в дебри деревьев и травы. Нашел еще несколько кустиков лаванды, за ней обнаружился вереск. Вспомнились драконы. В его стезе алхимии вереск использовался крайне редко, но если нужно убедить спящего дракона подняться из могилы, то почему бы  нет. Конечно, неплохо было бы в дополнение к кустарнику найти и некроманта, который знает, как им пользоваться, но чем богаты. Самим придется разбираться, видимо.
В целом поход был более чем приятен. К полудню Левифрона окончательно прекратили душить мрачные мысли, они ушли в тень, дожидаться наступления сумерек. Он кричал, ругался, смеялся в голос и неизменно разговаривал сам с собой, размахивая руками, как ветряная мельница. И глядя на их компанию, у любого возник бы логичный вопрос касательно того, кого же из них требовалось вывести на воздух и хорошенько выгулять: синори или же самого Герхена. Ракшаса успокоилась, Филин же напротив, не уставал восторгаться окружающей его действительности. Это было похоже на идиллию. Разве что порой мужчина замечал странные тревожные взгляды, которыми Ракшаса буравила его спину. Теперь что-то давящее не отпускало ее. Она приняла дневную вахту их общей печали.
25 число месяца Новой Надежды, вечер-ночь.
Как-то неожиданно день решил, что слишком устал прятать Герхена от ночных тревог. Солнце начало уходить за горы, тени стали длиннее, практически закрыв путников, что уже совсем не так бодро шли по горной тропинке. На их пути лежал Город руин, наследие давно минувших дней,  так никем не подхваченное и не понятое. Оно было оставлено в горах умирать и разваливаться, служа лишь ориентиром для случайных приключенцев. Ну и приютом для тех, кого ночь застала в пути.
«В этих руинах должно быть много всего интересного. Наверняка есть уникальная флора и фауна, хотя бы какой-нибудь один представитель. Вдруг жившие здесь люди выращивали единственный в своем роде сорт синих помидоров? И его семена до сих пор разносятся ветром, чтобы потом взрасти и дать плоды, которые позже упадут и сгниют, превратившись в удобрения для нового поколения помидоров».
Наверное, Герхен бы сходил и посмотрел. Обшарил бы все, но нашел синие помидоры. А может даже и фиолетовые огурцы к ним. И розовый горох. Сходил, пока еще было время до того момента, когда они разведут костер и будут сидеть в гробовом молчании. Пока кто-нибудь не скажет что-нибудь, отчего накатит прежняя душевная усталость. Отчего захочется отвернуться и послать весь мир к лешему, запершись в воображаемых воздушных замках. Если нельзя убежать физически, всегда можно убежать духовно. Алхимик даже уже почти сделал шаг в сторону, но его не пустили.
- Кровь...
Болезненный надрывный шепот. Кто бы мог подумать, что такая хрупкая девчушка сможет так цепко и даже больно вцепиться в костлявое плечо Филина. А он узнал это поведение. Именно такими, а то и еще хуже, к нему порой приползали ловчие. Откладывали, откладывали, а потом зависимость пробежалась по нервам и взяла в когтистую хватку разум. И уже что угодно можно сделать за каплю столь желанной крови.
Которой у них не было.
Герхен боялся дернуться. Остатки хорошего настроения исчезли, рассыпались прахом. Будто бы и не было вовсе. Синори и ллайто могут сделать что угодно за кровь. Что угодно. Почему бы в порыве ярости не взорвать создателя, которой сделал ее наркоманкой, к тейаровой бабушке? И заодно всю округу, вдруг повезет подбить какую-нибудь мелкую сошку. Представилась картина, как девушка потрошить какую-нибудь тварь, раздирает ногтями плоть, рвет вены с артериями. Так, как не всякому вампиру снилось.
«Где Клейм?»
Все знания, опыт и инстинкты вопили вырваться, отойти, спастись. С другой стороны, здравый смысл, ответственность и прочие гуманные качества убеждали, что нельзя поддаваться панике и бросать девочку на произвол происходящему. Сама же боится.
«Да вот только я точно боюсь сильнее».
Он чувствовал, как даже сердце замедлилось, чтобы быть как можно незаметней. Чтобы буйной синори не взбрело в голову внезапно выместить раздражение и голод на нем.
- Левифрон, нам срочно нужен...
И слова были услышаны. Лежащая впереди куча, которая до этого просто казалась ворохом ветвей, листьев и камней, с воем вздохнула. Потом что-то хлопнуло, дернулось, раздался новый надрывный вой. А потом только тяжелое хриплое дыхание.
«Монстр?! Да ладно?!»
Химера. Перед ними лежала раненая химера. Одного скользящего взгляда хватило, чтобы понять, что уже к утру она, скорее всего, просто истечет кровью. Герхен на глаз приметил габариты: вроде бы даже не взрослая особь, так, еще недавний детеныш, которому немного не повезло. Неведомо, что стряслось в их стае, но его просто бросили умирать, что было особенно жестоко, учитывая близость крепости Мернота. Патрули порой доходят и до Города руин, что говорить о тех, кто отправляется на задание или прибывает с него. Пустили бы на кровь – и все. А Филин не мог. Ему было нестерпимо больно смотреть, как зверь перед ним мучился.
«А ведь у меня остался «Хвост ящера». Его ведь можно использовать. Как-нибудь. Где-нибудь».
Идея сумасшедшего. Совершенно дикий ход мыслей для ловчего. Ракшаса, видимо, тоже так подумала, а потому отпустила плечо и пошла вперед. Даже вновь обнаружившийся Клейм решил, что безопаснее будет тварь добить, научить зеленую синори, как это делается. А Левифрон так не мог. Вот не мог и все тут.
За доли секунды мужчина вырвал из сумки коробку с инструментами. Забыв про обычные церемонии, он распахнул ее и выхватил самый внушительный шприц, бросив все ненужное на землю. По траве разлетелись скальпели, запасные иглы и небольшие склянки. В следующую секунду он дернул Ракшасу за ремень телекинезом, существенно ее замедлив и заставив немного повернуться. Того хватило, чтобы дальше она уже не ушла, зажатая в цепкой хватке алхимика. Он честно старался обнимать свое создание осторожно, но синори во время ломки – аналог понесшей лошади. Нужно просто держать, держаться и пытаться как можно скорее исправить положение. Даже если тебя таранят в грудь, брыкаются, вырываются и пытаются кусать. Знаем, проходили. Герхен с половиной Мернота вот так переобнимался, впору синяки и следы зубов коллекционировать.
- Ты ее не убьешь, слышишь меня? Я тебя предупреждал еще в крепости, что ты ни одно живое создание без моего дозволения не тронешь.
Левифрон не обвинял. Он понимал, то подобное контролировать нельзя, сам виноват, что не запаковал колбы с кровью получше. Но как-то надо было сохранять остатки разума в этом одуревшем от запаха крови теле, отвлекать от главного. Под пристальным взглядом алхимика, который продолжал говорить с синори, повинующийся телекинезу шприц воткнулся прямиком в рану. Повинуясь характерному движению пальцев мужчины, поршень тяжело пошел вверх. Цилиндр наполнялся густой красной жидкостью.
- И я снова не верю, что на тебя нахлынуло просто так. Ты ведь опять молчала? Скажи мне, что с тобой надо сделать, чтобы ты научилась банально предупреждать меня о том, что тебе нужна кровь?!
Поршень движется мучительно медленно. Тварь снова воет, но Филин ее не слышал. Слишком старался не потерять нить концентрации на всех трех действиях. Даже больше, он добавил к ним четвертое: умудрился найти взглядом пустую колбу и притянуть ее к шприцу. Мысли путались, речь начала терять свою убедительность. Едва только мужчина добавлял в свои интонации красок, замедлялся поршень. Слишком много разрозненной мелочи, за всем не уследить.
- Когда-нибудь ты доиграешься, а я и не пойму, что тебе нужна помощь. Научись говорить прежде, чем умрешь.
Цилиндр заполнился. Герхен вытащил иглу из раны и самым дикарским способом через нее же перелил содержимое шприца в колбу. Закончив, он отбросил более ненужный инструмент к валяющейся сумке, а колбу осторожно подозвал к себе. И едва только она, не пролив ни одной капли, коснулась его руки, мужчина не смог сдержать вздоха облегчения.
- Вот, держи, кровь, та же самая. И не надо никого убивать. Ты меня понимаешь? Пей, просто пей!
Если можно было затолкать кому-то в глотку жидкость насильно, то именно это Филин и сделал. Прекрасно понимал, что девушку потянет на большую добычу, от колбы она просто отмахнется. Поэтому нельзя выпускать. Вот успокоится – тогда можно, и то не сразу.

Наверное, химера их все же заметила. Удивительно ли, учитывая, что тихо бороться с разбушевавшейся синори не получится, а уж шепотом докричаться до ее уходящего в пучину мании сознания – и вовсе задачка повышенной сложности. Это все происходило громко, шумно, с периодическими срывами на вопли и визги. Не говоря уж о том, что сам воздух полнился всеми теми негативными эмоциями, в особенности страхом, к которым столь чувствительны даже не монстры – простые звери. И Клейм это чувствовал, и потому носился вокруг Левифрона и Ракшасы, отчаянно желая что-то сделать, но не имея для этого никакой возможности. Филин мертвой хваткой вцепился в свое создание и явно не желал отпускать девчонку, а значит просто оттащить ее подальше не получится. Остается разве что перегрызть глотку ошалевшей Ракшасе, останавливало волкодава от этого решительного шага лишь осознание близости к этой самой глотке различных частей тела хозяина.  Прогрызаться к бракованному эксперименту сквозь плоть Филина было слишком для Клейма, поэтому он продолжал рычать и выть в такт страдающей твари, ненавидящим взглядом сверля синори. Одно дело – убивать чудищ, как ни крути, а это их с синори работа. Но другое – избивать создателя. Это табу, за нарушение которого не прощают, пусть даже на то были особые причины и обстоятельства. Если бы все ловчие позволяли себе вот так вот сходить с ума, Мернот давно бы потонул в крови тех, кто оказался на их пути к желаемой эйфории.
Да, химера определенно их заметила. Она косила глазом в сторону непрошенных гостей, но на том все. Не умирай ее тело медленно и мучительно, она бы наверняка разорвала незнакомцев на месте, решив и свои, и их проблемы одним простыми порывом убить. Желанием столь естественным, как ныне попытки Ракшасы вырваться из хватки Левифрона и продемонстрировать тому теорию выживаемости сильнейшего в полной красе. Если подумать, сейчас на этом маленьком пятачке земли встретились два чудовища, в которых самой природой было заложено уничтожать друг друга. Алхимия ведь тоже природа, тоже высшее вмешательство, которое могло привести к чему угодно и могло породить кого угодно, но кости выпали на тех, кто будет охотиться на чудовищ и выпивать их кровь. И следуя этой довольно ироничной ветке рассуждений, Левифрон оказался посередине, тем, кто пытался разломать это собственноручно созданное естественное из-за простой доброты ко всему живому. Человек-конфликт, который стремился достичь двух противопоставленных целей разом. И, что удивительно, пусть криво и косо, но у него получалось.
- Отпустило? Тебе легче?
Ракшаса пила кровь жадно, создавалось впечатление, что девушка готова даже колбу проглотить, дабы вобрать в себя те красные разводы, что остались на стенках склянки. Не хотела оставлять ни единой капли, хотя того не требовалось. Жажда была утолена, и далее наступала смутная черта, когда потребность перерастает в неконтролируемую зависимость, диктуемую удовольствием. Когда вроде бы не надо, но почему бы и нет, если новая порция приносит эйфорию. И вот когда синори и ллайто переходят эту черту, тогда они действительно становятся чудовищами.
Колба внезапно разбилась. Может Герхен слишком сильно ее сжал, а может и Ракшаса все же не сдержалась, но мелкие осколки с остатками крови чудовища затерялись в траве. Все, кроме тех, что остались в ладони Левифрона, которую он поспешил убрать за спину, кривясь от боли. Синори как-то обмякла и дрожала, негоже ее еще и тем пугать, что агрессия закончилась не слишком удачно для Филина.  Хватит с нее на сегодня.
- Вот и хорошо.
Несколько секунд они так и стояли, а мир вокруг приходил в норму. Оказалось, что Герхен даже и не заметил, как ему исполосовали шею, что где-то под рубашкой тоже назревали синяки и царапины поменьше. Теперь, когда действие адреналина становилось не таким острым, все это подавало сигналы о своем существовании.
«А она еще не верит, что будет суровым ловчим. По-моему, у кого-то тут талант».
Вспомнилось, что Ракшаса взяла с собой кинжал. Тогда утром они еще спорили, стоит ли его брать, и главным аргументом Герхена было то, что она захочет им зарезать любую случайную веприху с детенышами. Сейчас это показалось очень глупым. Не подозревал он тогда, что спустя каких-то тридцать с лишним часов осознает, насколько ему повезло, что девушка не вспомнила об оружии во время приступа. Совсем не веприху она сегодня могла зарезать.
- Я... я чудовище.
Что поделать, все через это проходят. Это только кажется, что трасмутация в совершенно другое существо – плюнуть и растереть. Новые нормы поведения, новые границы допустимого, новые особенности. Новое тело, решительно не похожее на старое, и очень многое придется просто принять как факт, поскольку оно пойдет вразрез с принципами из прошлой жизни. И это будет видеться в черном цвете, синори будет впадать из крайности в крайность. А потом привыкнется и забудется, нужно просто немного времени. И в этом Филин ей помочь никак не мог, собственное тело девушке придется принимать в одиночку. Как-нибудь, через силу, через не могу и не хочу, но придется. Да она наверняка и сама это понимала, ведь не стала громогласно убиваться, навзрыд просить прощения и сокрушаться о несовершенстве мира. Просто отстранила Левифрона, попросила помочь химере и убежала куда-то темноту. Клейм было бросился за ней, но Герхен его одернул и велел не сходить с места.
Алхимик почему-то верил, что девушка не уйдет далеко, что не решится на какую-нибудь глупость, не сделает чего-то непростительного. Даже не так, ему просто хотелось в это верить. Ведь он не был ей конвоиром, иначе оставил бы в крепости и запер на три замка. Но он вывел ее на свет, позволил делать почти все, что вздумается, пока это не пересекало его понятий морали, идти туда, куда ей захочется. И сейчас самое худшее, что Герхен мог сделать – это стоять у нее над душой.
«Ладно, что там у нас с химерой».
Мужчина подошел к валяющейся на земле сумке. Бросил он ее с душой, на землю вывалилось почти все ее скромное содержимо, получилась прелестная полянка походного хирурга, которому теперь придется все это муторно стерилизовать. Но думалось алхимику, что монстру все равно, сколь стерилен шприц, которым его колют, такие звери не умирают от шального микроба, в отличие от хрупких зверей. Да и разве важно умирающему, какими именно способами его спасают? Ведь все шансы приравнивались к простому тыку в небо и надежде, что сработает, гигиена уходит в сторону.
Левая рука не просто саднила, ее жгло. Нужно было достать осколки, но то можно сделать позже, как только химера хотя бы перестанет выть от боли. Отведя кровоточащую левую руку в сторону и таким образом отгородившись от нее, убрав на задний план реальности, Левифрон вытряхнул все то, что осталось в сумке. Спирт, бинты… Все это пригодится и ему самому. Ровным счетом ничего обезболивающего или успокоительного, кроме травы, что он нарвал в горах. Но для приготовления зелий из них нужно время, а его у Филина не было. Когда уже казалось, что никаких чудес сумка не предоставит, из ее недр вывалилась маленькая склянка с фиолетовой жидкостью. Герхен вспомнил, что недавно покупал две таких в Таллеме, одну использовал, а вторая вот осталась на светлое будущее. Видимо, завалилась куда-то под подкладку и пережила бой с арахнидом. Химера могла благодарить всех богов.
Активно помогая правой руке телекинезом, Герхен откупорил колбу и перелил содержимое в цилиндр чистого шприца. Закончив с этим делом, он, под тяжелым взглядом страдающего чудовища, незаметно вколол зелье ему. Оно работало как сильнейшее снотворное, живых существ отключало почти мгновенно и надолго. Вполне вероятно, что на такого зверя оно будет действовать намного слабее, но даже часа сна будет вполне достаточно: рана успеет с большего затянуться, а химера избежит всех неприятных сопутствующих срастанию органов и тканей.
Пять минут алхимик смотрел в ответ прямо в глаза монстру, пока не заметил, что веки того уже начинают закрываться. Но только тот это замечал, тут же начинал бороться со сном. Удавалось ему это недолго, снотворное победило, и химера уронила голову на землю. Стоны сменились тяжким дыханием. Пользуясь моментом, Герхен все так же издалека ввел чудовищу «Хвост ящера». Дальнейшая судьба химеры была ясна лишь Богам, и им было решать, поможет ли это ей.
Левифрон подобрал с земли все свои вещи и перетащил их к ближайшему дереву, рядом с которым угадывались жалкие остатки стены. Здесь мужчина не так бросался в глаза, а ему самому была прекрасно видна химера. Удобно усевшись и расположив все нужные ему на данный момент предметы, он размотал спрятанный в кармане сумки амулет солнца и поднял его в воздух. Теперь было даже видно, в какой печали находилась левая рука. Доставать осколки было едва ли не больнее, чем вгонять их туда, но если не думать об этом, то становилось легче. Если не обращать внимания, сколько боли приносит соприкосновения спирта с открытой раной, будет не так больно. Если зафиксироваться на чем-то отдаленном, можно даже заставить себя забыть, что это собственная рука, а не чья-то еще, а значит и боль не собственная. Играясь с восприятием, Левифрон умудрился даже перевязать ладонь аккуратно, видимо, забыв даже о том, что левша и орудовать правой рукой неудобно.
- Клейм, я же не имел в виду буквально сидеть на месте. Иди сюда, - позвал волкодава Левифрон, прикладывая к горящей шее вымоченную в спирте тряпицу и откидываясь спиной к дереву. Пес пришел и уселся рядом, всем своим видом демонстрируя, что еще с незапамятных времен был против синори, знал, что все кончится плохо и вообще, хозяин, ты иногда дурак с наклонностями мазохиста.
- Говорю же, ты еще и не так кусался, не тебе ее укорять. Да и знаешь, теперь можно смело сказать, что очередное создание успешно отметилось в моей жизни. Интересно, от женских ногтей шрамы остаются? Такого в моей коллекции еще не было. К слову, ночь уже на пороге, может сходишь и глянешь, где она там? Сам бы сходил, но тогда вам с ней придется искать меня. Не пугай ее только. И не трогай. Иди же.

И Клейм пошел. Наверное, умей он говорить, высказал бы перед этим гневную речь на тему того, что хозяин не простой идиот, но крайне самовлюбленный, желающий остаться в своих страданиях один на один с собой, дабы никто не смел пусть даже молча, но оспаривать своим присутствием его царское решение. Да, он так решил, решил, что Ракшаса есть и будет в их славном отряде. И пусть даже однажды земля разверзнется под их ногами после приступа ее истерики, решение переосмыслено не будет. Ей нужна помощь. Да, даже умей Клейм говорить, он бы не смог найти аргументов, чтобы перебодать убеждения упрямого алхимика. А потому он просто развернулся и сгинул в темноте, не издав ни единого звука. Что он мог? Только держать все на нужной дистанции и не позволить новому созданию хозяина помереть раньше времени, чего бы хрупкая душевная организация Герхена просто не выдержала. И, чего греха таить, негоже взрослым псам мелких щенят посреди гор бросать. А девочка в его глазах пока не сильно от щенка отличалась.
На поляну опустилась тишина и пустота, будто бы пес унес с собой что-то живое. Химера сражалась с уже подступившей к самому горлу смертью, ее тело спешно пыталось адаптировать человеческое зелье под нужды звериных клеток, реинкарнируя их. Левифрон застыл в одной позе, всем телом ощущая последствия борьбы с Ракшасой и постепенно подступающий ночной холод. В сумме картинка получалась что-то не больно жизнерадостная. Тряпка в руках и вовсе стала едва ли не обжигающе холодной, или это так казалось горящей руке, которая еще несколько минут назад уподоблялась стеклянному дикобразу?
«Утром надо будет при свете солнца еще раз осмотреть рану. Какое-то нехорошее ощущение, что я что-то пропустил. Или все так и должно нагреться и опухнуть, если из плоти сделать решето? Интересно, я ведь никогда раньше так ладони не резал. Хотя чему я удивляюсь, раньше в моей лаборатории не водилась взрывоопасная подопечная. Может имеет смысл в следующем же населенном пункте купить перчатки из кожи? Плотной, может даже саламандровой. Чтоб наверняка. Ведь в следующий раз в колбе вполне может оказаться кислота, а уж ее влияние на кожные покровы и мышечные ткани банальной и дилетантской осокой в смеси со спиртом не выведешь».
Царская водка ледяными дорожками стекала с тряпки за шиворот, взывая целый марш мурашек. Амулет Солнца – вещь хорошая, нужная, она прогоняет ночные страхи и дарит призрачное ощущение если не уюта, то хотя бы уверенности. Но он не дает тепла, его свет фальшиво холоден. И близко не солнце.
«Что-то долго они. Может Клейм так старательно старается ее не напугать, что подает сигналы издалека? Факелами. Маячит».
Даже для Филина было довольно странно вполне себе реалистично представлять волкодава, стоящего на задних лапах и держащего в передних по факелу, которыми он подает какие-то тайные сигналы, понятные только ему и Ракшасе. Так они и прыгают, один в кустах, другой за скалами, усердно соблюдая конспирацию. Перед глазами предстали суровые в своей уверенности лица, вернее, лицо и морда. И эти капитанские усы, придающие Клейму еще больший вид заправского матроса, сообщающего на соседний корабль о нужде сближения. Так и перемахиваются, подходя все ближе и ближе.
«Нельзя давать Ракшасе факел…»
Ускользающая здравая мысль посреди целого океана бреда. Каждый переживает стрессовую ситуацию по-разному: кто-то кидается в плач, кто-то в смех, кто-то закапывается в работе по самые уши, а у Левифрона происходит взрыв воображения, имеющего немного болезненный оттенок. Именно в такие моменты рождаются идеи всяческих бобров-металлогрызов и оленей-тараноносцев, появляется острая нужда понять все тайны мироздания и открыть новый алхимический закон. Или два. А может даже перевернуть всю устоявшуюся систему, чего мелочиться. Однако в этот раз к смеси вполне благотворного алхимического энтузиазма и нестандартного подхода к его реализации явно добавлялось нечто совершенное чуждое, возвращающее рассудок обратно в бренное тело. Да, именно оно и было тем самым чуждым. Что-то явно было не так. Теперь и самому Герхену казалось удивительным, что он размышлял над воображаемым фаер-шоу в исполнении своих созданий.
«Если так рассуждать, насколько чистыми были ногти Ракшасы? И насколько полезна для обычного человеческого организма кровь химеры, попавшая в рану? Как это я никогда раньше не приходил к мысли, что надо попробовать в лабораторных условиях, а не…»
А не в горах, где тотальное физическое истощение вкупе с врожденным слабым здоровьем преспокойно могли заявить свои права на Филина. Было бы очень некстати, обнаружься у него через пару часов жар. Тряпка показалась слишком теплой, и Левифрон перевернул ее холодной стороной. Ткань под пальцами была красной, радовать это никак не могло.
«Я же не страдаю гемофилией, чего же ты не останавливаешься. Неужели она так сильно меня поцарапала?»
К своему телу Герхен относился более чем небрежно, это скорее было показателем силы Ракшасы во время приступа ломки, нежели тревогой за себя любимого. Неплохо для совсем еще зеленого монстролова и хрупкой девицы, совсем неплохо.  Немногие ловчие могут похвастать тем, что смогут деморализовать противника, а то и вовсе нанести увечья без оружия и особых навыков. У синори же прекрасно получается, если хранить на такие случаи яд, то вообще получше клинка будет. Ведь никто не воспринимает всерьез попытки особо буйной девушки оцарапать незащищенную плоть противника. Кто будет ожидать столь подлой каверзы, как яд под ногтями.
А становилось все холоднее и темнее. Заметил это не один Филин, потому что только он завернулся в плащ поплотнее и уселся поудобнее, как из темноты вынырнул Клейм и лег по левую сторону от хозяина. Его моральный долг был выполнен, более никому ничего не должен. Следом явилась и синори, куда менее самоуверенно и решительно садясь по правую сторону.
- Молодец, что привел. Не так и сложно ведь, правда? – потрепав пса за ухом, похвалил алхимик. Волкодав пытался строить из себя монолит эмоций, но от Филина не укрылось, что Клейм доволен.
Видно было, что Ракшасе крайне неловко, она разве что не ерзала на месте, но молчала. Филин тоже не спешил разрывать агонию тишины и позволил девушке мариноваться в своей нерешительности что-либо сказать. А ей наверняка было что, она только что открыла еще одну сторону себя. Немного внезапно, немного не вовремя и уж точно совершенно шокирующе, но ведь теперь уже ничего не поменяешь. И она даже при всем желании не смогла бы ничего сделать. Ну разве что сказать о необычных ощущения заранее, и это единственное, за что алхимик мог ее укорять. И то, мог ли? То, что она не доверяет ему, лишь зеркально отображает, как он не доверяет ей. Вот она, стена. Не различие во взглядах и вкусах, не банальная разница в возрасте или роде деятельности. Простой страх и недоверие. И можно было сколько угодно кричать на Ракшасу сквозь эту стену, но шагать навстречу кому-то все равно придется.
«Поверь первый сам, чтобы поверили тебе, верно?»
- Она спит, не волнуйся. До утра вряд ли очнется, но тут уж наверняка судить не берусь, - прервал тягостное молчание Герхен, заметив, как синори смотрит на химеру.
Пауза, чтобы набраться решимости и смелости, и задать пусть не совсем уместный, но все же искренний вопрос. По крайней мере, так показалось Левифрону.
- Как ты?
Да он и сам не знал, как. Вроде бы ничего, бывало и хуже, но, тем не менее, побитым быть как-то не очень весело. И левую руку было несказанно жалко. Телекинез телекинезом, он заменит, но это не значит, что проблема решена. Было бы куда лучше, будь он способен и далее задействовать свои и материальные, и магические руки разом. А ведь даже хотел успокаивающую настойку на лаванде Ракшасе сделать, только куда уж теперь. Ладонь, будто бы уловив, что основные мысли алхимика сейчас сконцентрировались на ней, отозвалась острой болью, которую несколько загасили туго стянутые бинты. Ответом Ракшасе на ее вопрос послужило лишь непроизвольно поморщившееся лицо Филина.
- Глупо, глупо спросила. Наверняка есть раны под одеждой, их тоже нужно обработать. Я... могу помочь?..
«Доверие, да?»
И пусть к телу мужчина относился, как к временному явлению, которое непременно когда-нибудь станет прахом, умирать прямо сейчас решительно не хотелось. Он уже говорил, что слишком многое не сделал, слишком большие планы ставил на будущее. Просто не достиг еще того уровня и развития, когда можно со спокойной совестью лечь в могилу и отойти с последним выдохом. Пытливый ум стремился жить, само естество содрогалось при мысли о том, чтобы отдаться в руки еще не до конца успокоившейся после приступа синори. Он мог делать с ней что угодно, потому что знал, когда следует приближаться, а когда нет. Но отдать контроль ситуации Ракшасе? То было совсем другое. Зверей алхимик никогда не выпускал из клетки раньше времени.
«А есть ли разница, если она все равно уже пустила мою кровь? Ну обожжет она мне спину или живот, шрамом больше, шрамом меньше, подумаешь. Хотя спирт хорошо горит… Ожогов у меня точно еще не было».
А синори смотрела и ждала. На какой ответ рассчитывала она сама? Было ли это актом вежливости и сочувствия, или же ей действительно хотелось посильно помочь? Филин был совсем не силен в человеческой психологии, куда лучше он понимал животных. Кощунственно, но он вновь сопоставил свою подопечную с ними. Зачем пугать и без того испуганное создание? Кожа излечится, раны зарастут, а ей станет легче. Может быть даже настолько, что она станет предупреждать его о своих недугах, предотвращая подобные ситуации.
«Только вот надолго ли тебя хватит с таким расточительным отношением к себе, а, Левифрон?»
Внутренний голос принял формы Рогнеды Берг. То же недовольство, та же опека. Разница была лишь в том, что тетушки здесь не было. Ее мнение в выборе метода воспитания подрастающего поколения ловчих в данный момент не учитывалось.
- Хорошо. Смотри, - и Филин выставил перед девушкой две бутыли, выложил чистые лоскуты ткани и сам повернулся к ней лицом, скрестив ноги. – Слева – царская водка, тот же спирт. Думаю, ты знаешь, что он дезинфицирует, им в любых походных условиях раны промывают. Да и в каждом доме это первое средство от всех болезней, что на внешние покровы, что употребляя внутрь. А вот это зеленоватое – сок осоки. Природный яд, но в небольших дозах тоже служит антисептиком и очищает кровь. Я ее разбавляю водой, но и водка сойдет, если вдруг что. Пары капель осоки будет достаточно. Думаю, тебе и так стоило бы это знать, мы все же не в крепости, где лазарет под боком. Мало ли что со мной случится, действовать придется самой, не убившись и не убив меня. Важное уточнение, правда?
Мало того, что ей достался самый странный учитель медицины из всех возможных, ей повезло получить в свои руки еще и самое пугающее анатомическое пособие. Нет, Левифрон и близко не был тем пышущим здоровьем монстроловом, коими гордился Мернот. Наверное, разум требовал слишком многого, а потому, когда Левифрон таки изловчился расстегнуть все пуговицы на камзоле и нижней рубашке, перед Ракшасой предстало скорее подарочное дополнение к нему: тощий и крайне бледный торс. Сразу становилось понятно, что его хозяина при всем желании до состояния богатыря и легенды гильдии довести не получится, не в этой жизни, не с такой комплекцией, не с таким телом. Рожденный болезненным болезненным и умрет. Потому и остается коллекционировать шрамы будто бы в знак своей причастности к всеобщему делу Мернота, показывая, что Герхен там совсем не лишний. А может это дань алхимии, которая просто так не дается никому. Даже здесь, на груди, нашлись эти следы, обычно скрытые рубашками. Кажется, остались с самого посвящения, когда алхимик едва разминулся с тварью, и то только милостью Энвенэль, которая берегла свое одаренное дитя. А может то и не они, а какие-нибудь другие, напоминание о еще каком-нибудь важном жизненном событии или об очередном госте его лаборатории. Все равно уже бесполезно считать, а тем более все упомнить.
Но в любом случае, совсем свежие синяки, ссадины и царапины были исключительными. Они впервые принадлежали не зверю, а человеку. Как будто бы новая ступень эволюции мастерства Филина, но суть оставалась та же: трасмутированный человек ничем не отличается от трасмутированного животного.
- Давай только поскорее, холодно. И это… осторожней, я живой. Пока что.

- Господи, точно. Сейчас, я сейчас.
Ракшаса накинула камзол обратно на плечи создателю, быстро понялась с земли и замельтешила по округе. В общем и целом для Левифрона не имело никакого значения, защищает ли его от ночного горного воздуха что-либо или нет, холод все равно пробирался под полы и неприятно щекотал кожу. Но он смиренно сидел и ждал, пока девушка насобирает веток среди руин и вернется на свое место. Филин не был особенно внимательным к чужим чувствам и эмоциям, но даже ему хватило чуткости увидеть, разительные перемены в синори, то, как поменялось ее поведение. Наверное, то была вина, Ракшаса таким образом извинялась, проявляя повышенное внимание и заботу. Стремилась загладить то, что натворила исправить, показать, что то никогда не станет обыденностью и нормой, просто один срыв, никак от нее не зависящий. Очень хотела оправдаться и реабилитироваться. Мужчина не собирался ей мешать, раз ей было это нужно.
«Никакое она не чудовище, просто очень впечатлительная. Есть все же разница в том, чтобы не мочь и не хотеть что-либо изменить в себе, и в том, чтобы не быть в состоянии справиться с эмоциями. Интересно, на нее и до трансмутации так влияли новые и необычные события, или это уже после проявилось?»
Под таким углом зрения действительно казалось, что девочку можно не бояться. Есть первопричина, совсем не страшная и не неисправимая, если примерная схема, как буйство маги работает. Всего можно избежать, все можно контролировать. Да, мозгу можно объяснить, что  это не патология, ситуация поправима. Однако менее страшно от этого не становится. Шут разберет человеческую психику, а если Ракшасе кошмар ночью приснится? Что, по окопам прятаться? В такой ситуации она же не сможет себя контролировать, даже если ее на это натаскать. И ведь еще есть много-много исключений, которые непременно могут привести к фатальной ситуации, грозящей окончиться самым плачевным образом. Синори легко взорвала кузню, разнесла лабораторию в щепки. А стоит ей разозлиться по-настоящему – она и Герхена разломает, каждую кость в отдельном порядке. Даже если допустить, что она того не хочет, испытывает к своему создателю вполне теплые чувства и вообще пацифист по жизни, это все равно что сидеть на бочке с порохом. Как знать, когда рванет.
«Почему с животными намного проще? Всегда знаешь, кто что сделает и кто как поступит. С людьми сложно, они сами не знают, чего хотят и что сделают».
Все по-прежнему было плохо. Все по-прежнему висело на эфемерных нитях надежды, для которой даже не было никакой почвы и которую нельзя было оправдать даже самыми небольшими шансами на прогресс. Только вот после ломки Ракшасы, тяжелого пути и осадка от вчерашних событий нынешняя ее радостная суетливость, раскаяние и желание помочь виделись каким-то просветлением, становилось капельку спокойней. Не до конца, но все же.
Синори сложила ветки на землю, уселась и пристально вгляделась в то, что должно стать их костром. Клейм, до этого весьма флегматично забывший про окружающую его действительность, напрягся, казалось, что даже на всякий случай подобрал лапы так, чтобы можно было резко сорваться с места. Левифрон, которого уже начала бить мелкая дрожь и которую у него не получалось унять, просто застыл на месте. Можно было найти что-нибудь для разведения костра в руинах, ну или на худой конец воспользоваться методом предков и тереть палочки друг о друга. Но девушка, похоже, решила закрепить свои слова и порывы заботы реальным достижением, таким, как разведение костра. Без взрывов, без локального конца света и без попыток прикончить создателя. Но поскольку последнее уже как будто вошло в привычку еще с тех времен, когда перед ним взорвался его собственный алхимический стол, Герхен был морально готов получить шальным сучком в глаз.
«Теперь уже без разницы, я разрешил ей делать с собой все, что ей пожелается. Если так подумать, за благополучие своего создания и умереть не страшно».
За Клейма бы умер. А вот за Ракшасу…
Ветки не разлетелись горящими щепками, не обратились в горячую взрывную волну, обжигающую все на своем пути. Они просто загорелись небольшим, но уверенным пламенем, как делают все нормальные ветки в любом нормальном костре.
- Молодец. Ты все можешь, уверенности только не хватает.
Ее уверенность предстояло проверить уже Филину. Девушка повернулась к нему лицом и взялась за лоскуты ткани, продезинфицировав их в точности с его указаниями. Пока она это проделывала, Левифрон пересел поближе к огню, едва ли соприкасаясь с ним спиной, и скинул камзол. Теперь ему было хотя бы с одной стороны тепло и хорошо. Амулет Солнца он опустил на землю и завернул в рукав, более в нем нужды не было. Промывание ран хирургической точности не требует.
- Так интересно... Ты просто переносишь своего рода операцию и просыпаешься другой расой. Мне кажется это не правильным. Я осталась человеком, у меня всего лишь новые особенности. Разве не так?
От ее касаний мир не рухнул, небо не низверглось на землю, даже не осталось столь ожидаемых ожогов. Ракшаса успокоилась и вполне держала себя в руках, можно даже сказать, была естественно спокойна, будто бы ничего и не произошло. Левифрону казалось, будто бы это совсем не она полчаса назад бесновалась, подобно фурии, а кто-то совершенно другой. Две разные Ракшасы. Одна была той человеческой девочкой, которая была на ее месте до трансмутации, другая же – синори, которая должна прийти после. И создавалось ощущение, что они обе все еще здесь, потерялись и не могут понять, чье сейчас время. Почти как раздвоение личности.
- У вас слишком много особенностей, вы дольше живете, вы куда сильнее в магическом и физическом плане. Намного сильнее, уж поверь, когда-нибудь ты сможешь разнести не только мою лабораторию, но и раскатать по камушку всю крепость. И вам в то же время недоступно многое, что для вашего организма считается лишним и ненужным. Ты когда-нибудь видела гомункулов? Их при всем желании не назовешь людьми, хотя они не превращаются в громадных ящеров и не отращивают рога, чтобы действительно быть очевидным новым видом. Те же характеристики, но живут на магической энергии. Или как насчет драконидов? Они тоже не недоразвитые драконы, они отдельная раса. «Особенность» человеческого организма можно вылечить, скрыть, исправить, работать над ней. Она уникальна. Твои особенности не спрячешь, откат не сделаешь. Они более не особенность, а норма. Потому ты не человек.
Филин понятия не имел, как много Ракшаса знает о синори. О том, каковы их свойства, какие ограничения по развитию навыков, функции организма. Одной лишь зависимостью от крови монстров ее нынешняя биология не ограничивается, есть много других более и менее приятных новшеств. Но пока его об этом не спрашивали, а вываливать все разом не хотелось. Нужно открывать по одному таланту в день, тогда есть шанс их все пережить.
- Под подмышкой еще... вот так, - и Герхен послушно отвел руку и даже чуть повернулся.
- Но это вовсе не означает, что быть не человеком плохо. Это по-другому. Теперь у тебя есть преимущество и самостоятельно напрашивающийся смысл существования. А если ты передумаешь и захочешь уйти из Мернота, твое усовершенствованное тело останется с тобой и поможет тебе в будущем. Новое всегда кажется страшным, потом еще будешь удивляться, как раньше-то жила, - рубашка и камзол вернулись на место, синори помогла справиться пуговицами, что значительно ускорило процесс. На том девушка не остановилась, забрала уже подсыхающую тряпку у него из рук и сама приложила к ране на шее новую и чистую.
«Это же насколько ты себя виноватой чувствуешь, что тебе не страшно подходить так близко к человеку, которого ты знаешь всего пару дней и который сам искалечил тебя. Во благо всеобщей цели, о которой ты не просила».
А потом она говорила, довольно долго и даже искренне. Филин не ожидал таких откровений, не ожидал, что его простят за то, что с Ракшасой сотворил Мернот и он сам в частности. И ему стало по-настоящему совестно. Герхен верил в гильдию, в ее цель, в идеалы, верил в алхимию и принцип того, что цель оправдывает средства, что во имя прогресса должен кто-нибудь пострадать в качестве платы, ведь ничего не берется из ниоткуда и не получается просто так. Но казалось совершенно неправильным, что кто-то должен стать мучеником просто так. Неправильно, когда оправдывают цель, которой нет. Может Ракшаса не хотела уничтожать монстров, не на одних же ловчих гильдия стоит. А может было еще слишком рано, она просто не успела понять, чего хочет, привыкнуть, почувствовать себя своей. Кто-то поторопился, кто-то не спросил, не разглядел истинные таланты, а ответственность за все решения в этой цепочке в итоге упала на Левифрона. Он ведь тоже не догадался спросить, когда ее впервые привели к нему в лабораторию. Это было просто тело, с которым он мог экспериментировать, сколько душе угодно. Его душе.
Выговорившись, синори его отпустила. Кровь перестала течь из царапин на шее, теперь она только неприятно горела, ну и головой вертеть было немного больно. Пустяковая боль, гораздо большее после себя оставили слова.
- Выбор есть всегда, Ракшаса. Ты не свинья на убой, и не голем, которого создают для банального выполнения одной единственной задачи, не требуя от него развития и мыслительных процессов. Важно в первую очередь то, чего хочешь ты, выполнение чужих желаний – худшее, что можно сотворить со своей жизнью. Лучше тогда вообще не жить, - отозвался алхимик, складывая неиспользованное оборудование, ткань, бинты, бутыли и выпавшие травы обратно в сумку. Остальное собрал в охапку и поднялся с земли.
- Пойду найду ручей, надо это все хотя бы ополоснуть. Нехорошо оставлять кровь, мало ли кого она привлечет. А ты посмотри в мешке, там вроде бы еще должно было что-то остаться. Завтрак был давно. Клейм, ты остаешься.
Направляя перед собой Амулет Солнца и освещая им дорогу, Герхен сгинул в дебрях руин. В первую очередь просто хотелось пройтись, а потом уж разбираться с делами бытовыми. Где надо искать воду он понятия не имел, как потом найти костер – представлял еще более смутно. Решил, что если так и не найдет нечто, подобное ручью, выбросит тряпки подальше от лагеря. Шприц было жалко, и именно он толкал Филина на подвиги ориентирования на местности. Видимо, в том и был секрет, но уже через двадцать минут блужданий он в буквальном смысле нашел воду, едва не поскользнувшись на мокром камне. Совсем маленький ручеек, пробившийся через древние постройки и корни деревьев. Того было достаточно, чтобы вымыть все вещи. Не удержавшись, Левифрон размотал ладонь и окунул в ледяное течение. И пусть было холодно, а от такой процедуры становилось еще холоднее, пусть он сидел один посреди глуши, доступный всем тварям в округе, пусть Ракшаса и Клейм уже вполне могли начинать волноваться. Рука больше не болела, он просто ее не чувствовал.
«Наверное, я воспитаю из нее неправильную синори. Ловчие не бывают добряками и пацифистами, и уж тем более они не ставят свои цели выше гильдейских. Может поэтому мне и нельзя доверять учеников. Да и людей в общем лучше тоже...»
Обратно Герхен шел еще дольше, чем к ручью. Все развалины были одинаковые, все деревья встречались по пять раз, а потом и вовсе вспомнилось, что неплохо бы еще хвороста насобирать, ночи в горах длинные. Вышел на огонь мужчина только тогда, когда умудрился взлезть на основание какой-то колонны, убрал Амулет и таки увидел отблески костра. Явился в лагерь он с видом «так и надо», сбросил собранные ветки и принялся развешивать лоскуты на ближайшей ветке дерева. Неплохо было бы над костром, но это заняло бы еще очень много времени. Вертел бы создавался с воистину точным алхимическим подходом.
- Предлагаю спать по очереди. Или я могу не спать вообще. Мы можем даже не спать вместе с Клеймом, чтоб наверняка. Не хотелось бы пропустить пробуждение химеры, я ведь не знаю, как она себя теперь чувствует. Может ей надо еще чем-нибудь помочь, отбившимся от стаи и потерявшимся определенно тяжело. Может ей нужен собеседник.