15 число Тихого Снега.
1570 год от подписания Мирного Договора.
Позднее утро - день

Утро выдалось не только холодным, но и пасмурным. Временами пускался снег, застилая взоры и забываясь за шиворот. Тучи тяжелым покрывалом затянули небо, ясно давая понять, что не собираются исчезать в ближайшее время. Казалось в сей день сама природа высказывала свою скорбь, глядя на процессию, что тянулась одной из улиц по направлению к отдаленному и пустынному месту, усеянному каменными или ледяными статуями и иже с ними. Когда вся вереница добралась до искомого места, небо разразилась густым снегопадом, заставляя браниться тех, кто с должным рвением приготовил место вечного покоя.
Альвэри куталась в легкую накидку, не столько от внешнего холода и скрываясь от непогоды, сколько донимал холод внутренний. Девушка хранила молчание все утро, когда шли приготовления и по дому, словно призрачные тени сновали какие-то люди. Точно так же, в отрешенном молчании она покинула отчий дом, когда пришло время провести в последний путь ту, что дала ей жизнь, но не успела увидеть, как она ею распорядиться. Пустым и безразличным взглядом провожая знакомые места, не обращая внимание на знакомые лица и их слова, полные сочувствия, от которых хотелось не только отмахнуться, но и просто крикнуть каждому в лицо сколь они все циничны...Казалось, лоддроу была глуха и слепа, не слыша никого и не реагируя ни на что, только лишь на касание, кое вызывало в ней еще хоть какие-то эмоции и говорило, что рассудок еще не полностью отрешился от сего мира, уйдя в себя.
Аль буквально очнулась только у самой могилы, взглянув на ее чернеющий зев и содрогнувшись всем телом. Девушка стояла поодаль всех присутствующих, все так же молча, казалось, беспристрастно наблюдая за всем процессом погребения. Ни одна эмоция не исказила ее лица, словно высеченного из самого льда. Ни одна слеза не сбежала, застывая на щеках и не успевая упасть оземь. Все слова уже сказаны, слезы выплаканы, оставив по себе лишь пустоту - всепоглощающую и разрушающую. Мысли проносились одна мрачнее другой, пока этот, вчера еще , ребенок смотрел, как одно из горячо любимых ею созданий находить свой покой под слоем вековых льдов. Девушка, внешне холодная и безразличная ко всему, ежесекундно страдала от собственного губительного "самоедства", разъедавшего ее изнутри, словно кислота. Никто не смог дать ответ и она его не могла найти, что ввергало в такое отчаяние, которое стерпеть было невозможно.
Статный мужчина, что стоял напротив в толпе почтивших их в своем горе, с неподдельным беспокойством и печалью смотрел на дочь, но сделать ничего не мог. Впервые он столкнулся с такой стеной ледяного отчуждения, с коей так и не смог совладать. Впрочем, возможно, тому виной и его собственное внутреннее состояние, ведь сейчас он навек прощался с любимой женщиной, светлый образ которой хотелось сохранить до конца своих дней. Он потерял ее, но старался справиться с переполняющим сердце горем. Во имя памяти почившей он не мог потерять и плод их любви, не имел права, но время неумолимо действовало против него, а рана мешала сбросить с плеч тягостный груз. Лавендилл глубоко вздохнула, стараясь не поддаваться мыслям о неизбежности и перевел взгляд на место последнего покоя его суженной, которое во все том же скорбном молчании начали присыпать, выравнивая слой за слоем.
Альвэри изо всех сил держалась, дабы не сорваться с места и наброситься на тех, кому выпала честь навек закрыть ее мать от всего мира и от глаз близких в частности. Сдерживалась от обвинений в сторону присутствующих, указывая на их цинизм, явный иль надуманный не имело значения. Она с ожесточением, до боли в пальцах вцепилась в накидку, взгляд застлал туман. А снег все шел, приглушая не только перешептывания тех, кто почтил умершую своим присутствием в этот день, но и шаги всех, кто мог приблизиться...

"Гробовщики" монотонно, безэмоционально делали свою работу. С каждым новым слоем земляного и снежного кома, отделяющими мир почивших от мира здравствующих, казалось, умирала и она сама, холодея изнутри все больше, уже не имея возможности согреться в накидке, в кою тщетно куталась. Уже не ребенок, но еще и не настолько состоявшаяся личность, чтобы понять и принять бескомпромиссно, как данность, всю ту неизбежность бытия, что окружала всех и каждого. И мысли все так же не дают покоя, бередя рану, что была нанесена жестокой судьбой.
Девушка прикрыла глаза, подняв лицо на встречу падающим снежинкам, что тут же таяли на бледной коже, покрывая ее жемчугом из прозрачных капель. Легче не становилось, даже наоборот. Взгляд вновь вернулся к толпе поодаль. Кто все эти скорбящие? Она не знала и доброй половины этих лиц, что в притворной, по ее мнению в тот момент, печали смотрели на то, как ее мать навеки предают забытью. Зачем они сюда явились? Зачем этот цинизм в такой день? А братья? Взгляд скользнул по профилям старшего и младшего из троих, что стояли по обе руки от отца в молчаливой поддержке и такой же печали, едва заметной тенью лежавшей на их лицах. Еще не успеет заняться следующий день, как они покинут общий дом, отдав скупую дань, словно и не было ничего. В душе закипал гнев, подстегнутый подобными мыслями, давя изнутри, не находя выхода.
Взгляд натолкнулся на отца. По его лицу нельзя было сказать наверняка, что он чувствовал в этот момент. Всегда так было на людях, даже в сей скорбный день. Альвэри поджала губы. Мог ли он предугадать и сделал ли достаточно для того, чтобы вырвать ее из смертельных объятий богини? Ей хотелось верить, но страдающее сердце, обливаясь кровью, не желало слышать туманных доводов рассудка. С одной стороны она понимала и готова была спрятаться у родителя на груди, разделив общую скорбь, но с другой...Аль отвернулась. Она не могла. В тот час, когда она сделала свой последний вздох, навсегда смежив веки, казалось, весь мир для юной лоддроу замер и затянулся вековым льдом. В нем было холодно, тихо, темно и...уютно. Девушка не хотела впускать туда никого, боясь того, что все те чувства невысказанной боли от утраты, вырвутся наружу и просто раздавят ее своим весом. Да и страх, прочно поселившийся в душе, оставил свою печать и на теле, заставляя сторониться самых близких, что еще не бросили попытки утешить сие неокрепшее в своей взрослости дитя. Но от этих попыток Альвэри с завидным упрямством отгораживалась, оправдываясь всеми мыслимыми и не мыслимыми доводами. "Лучше так...И никто не будет повинен, да и дела никому нет..."
Горечь мыслей, боль утраты любящего сердца, лихорадочность раненного сознания, искалеченная душа, гнет всех тех тяжких чувств, что обуревали ею эти дни - все это вкупе едва ли не валило с ног и она с трудом держалась от "падения". С каждой минутой становилось все тяжелее находиться здесь, молча страдая от горестных мыслей, не выраженных эмоций и безысходности. Но, видимо, Богам было забавно наблюдать мучения несчастного существа, которое само себя могло вогнать во что-то похуже холодной могилы. В тот момент, когда ее изнутри раздирали все те противоречивые чувства,  что травили как душу, так и сознание, последней каплей, коя переполнила чашу выдержки стали слова, произнесенные столь знакомым голосом. Заслышав их за спиной, Аль вздрогнула, вытянувшись, как струна. Девушка моргнула, почувствовав на щеках теплую влагу, что бесконтрольно, не спрашивая на то позволения, сбегала вниз по бледной коже лица. Она резко развернулась, узрев стоявшего почти рядом статного лоддроу. Смотрела и не видела, ибо взгляд застлали все те же слезы, хлынувшие в одночасье от пары его слов, в кои было вложено столько спрятанного смысла. Читалось ли в ее взоре нечто сродни упрека, обвинения? Еще одного, средь многих других, ядом травящих душу? Сказать было трудно, ибо Альвэри в ту же секунду сорвалась с места и побежала прочь.
Ветер хлестал по лицу, мешая снежинки со слезами, что продолжали бежать по щекам, словно последняя дань почившей матери и как свидетельство того, что ледяная личина, в кою девушка забралась, могла дать трещину. Она бежала прочь от этого места, что теперь будет хранить мертвое тепло ее родительницы; прочь от этих циничных, приторно-скорбящих взглядов; прочь от сочувствия, от коего становилось еще хуже. Глухие рыдания сдавливали грудь, но она изо всех сил сдерживалась. Ей было безразлично, что в миг ее неожиданного побега, как
минимум, один из присутствующих разрывался между "остаться" и "броситься следом". Ее сознание не смогло выдержать всего того, что скопилось за эти проклятые Тейаром дни, выстроившись в подобие карточного домика, и по милости чьих-то слов, оброненных вслух, рухнуло оземь, увлекая за собой и ее. Лоддроу сцепила зубы, резко качнув головой и разметая сверкающие капли соленной влаги по сторонам. Она споткнулась, едва не упав и лишь тогда на мгновение остановилась, чтобы перевести дух, найти дорогу, ведущую прочь с этого проклятого места и со злостью вытереть слезы, лишнее доказательство ее слабости, когда хотелось едва ли не всему миру доказать, что она сильная. Пусть одна, лишенная ласки самого любящего существа на всем белом свете...ей никто не нужен. Они все несут лишь погибель, тщетно пряча свой цинизм за масками показной скорби и участия. Одним Богам известно, к чему пришло бы еще ее израненное сознание в поисках оправдания подобного поворота судьбы или виновного в оном, если бы не все та же безраздельная горечь, рвущая сердце на части и, казалось, нескончаемым потоком бежавшая из глаз. Бросив попытки справиться со слезами, кутаясь в накидку, она брела, не особо разбирая дороги и более не стараясь сдержаться. Все-равно, как думалось, кроме снега с ветром, да молчаливых могил, мимо которых Альвэри шагала, никто не мог ни увидеть глубины ее, более не скрываемого, горя, ни проявить участие.

Несмотря на разбушевавшуюся стихию, что, казалось, вторила ее душевному состоянию, Альвэри не спешила, будто желая превратиться в такой же сугроб, как встречавшиеся на ее пути. Весь груз переживаний разве что не сделал девушку согбенной словно старуха, продолжая давить на плечи, сдавливать горло, раздирать душу. Слезы высохли, а возможно просто замерзли, не успев сбежать вниз и раствориться в белоснежном ковре под ногами. В какой-то момент наступила звенящая тишина, до какой-то фантомной боли задребезжав в сознании. Юная лоддроу настолько измучила себя морально, что вскоре должна была переступить тот порог вселенского безразличия, когда обеспокоенные родственники докторов вызывают, или знахарей, или еще кого-нибудь… Скорее всего так бы и произошло с Аль, продолжавшей молчаливо тонуть в тоске и печали по милому сердцу, родному созданию, если бы все те же тяжкие думы не мешали душе полностью сгинуть в пучине безраздельного горя. Внезапно вспомнились слова какого-то автора, некогда прочитанные и внезапно всплывшие в памяти столь уместно:
«О! не оплакивайте их, они не страдают более. О! не оплакивайте их, ибо они не плачут более; ибо их сон глубок, хотя их изголовье холодно и твердо на старом кладбище…»
В груди вновь болезненно сжалось сердце, а глухие рыдания готовы были сорваться с плотно сжатых губ, однако этому не суждено было случиться, в сей момент.  Сквозь туман спутанных мыслей и тяжких душевных терзаний, что заполонили сознание и душу, снова пробился голос, заставивший все ее естество словно замереть в одночасье. Руки, что легли на несколько поникшие плечи, вызвали запоздалое отторжение, или, может, она настолько ослабла душевно, что не способна была на привычный ответ. Альвэри повела плечом, но столь слабая попытка не избавила ее от чуждых «объятий». Да и к тому же, слова, прозвучавшее вскоре, и вовсе заставили на время забыть о руках брата, что дополнительной тяжестью лежали на плечах.
Раненное сознание внезапно ощетинилось, черпая силы неизвестно где. Казалось, в тот момент тело девушки словно окаменело, пусть и шагала она послушно, словно безвольно, едва ли не в ногу со старшим братом. Взгляд, вперившихся куда-то вдаль, мог бы многое сказать этому светловолосому лоддроу, если бы он случайно склонился к ней, но увы. Пожалуй, голубые глаза были в сей момент самым живым доказательством того, что в этом юном существе еще кипят какие-то страсти. Но Аль молчала, продолжая «вариться» в море из терзаний уже несколько другого толка. Пока молчала, позволяя себя увести прочь от этого места вечного покоя усопших.
Говорил ли Морнэмир что-то еще по дороге домой, Аль не могла бы после сказать наверняка. В ушах стоял гул от эмоций, что в тот момент переживала девушка, старательно не давая вырваться оным наружу…пока не давая. Его руки одновременно обжигали, несмотря на ворох одежды на ней, и в то же время словно сдерживали любой эмоциональный порыв. Это путало мысли, что и без того находились в форменном беспорядке, и одновременно подпитывало растущую злость, подтачивающую своим ядом душу. Он ничего о ней не знал, находясь Тейар знает где все это время. Ему не было дела до ее беды, как и всем остальным. Даже сейчас они все сбежались лишь бы отдать дань, не более. Циники, что завтра и не вспомнят о случившемся, занявшись своими делами. Эгоисты, что заняты лишь собой и никогда не ощутят боль утраты. Никто из них не видел, как она страдала и что ей пришлось пережить в последние минуты, что тянулись словно часы. Никто из них не видел застывшую боль в фиалковых глазах... Таких же как и у него.
В какой-то момент Альвэри словно очнулась от оцепенения, фактически ступив на порог родного дома. Девушка резко развернулась, вперив взгляд в лицо брата, словно в поисках чего-то, только ей известного. Она не нашла там некоего отражения, что, возможно, жаждала узреть искалеченная душа, но и не увидела того притворства, кое приписала всем без исключения. Но тем не менее…
- Ты ничего не знаешь, ничего, - хрипло выдала, наконец, девушка, таки освободившись и быстрым шагом двинувшись прочь.
Распахнув дверь родного дома и не оборачиваясь, лоддроу шла по длинному коридору. Казалось, с каждым шагом ее душа все больше леденела, заворачиваясь в привычный кокон отчуждения. Эмоции, не найдя, все же, выхода, клубом ядовитых змей засели в груди, притихнув до любого удобного момента. Возможно, душевная опустошенность, а, может, злость, что никак не могла облачиться в слова, так и не дали в тот же момент выразить все, что хаосом проносилось в сознании. Ей нужно было что-то с этим сделать, чтобы вновь не рыдать повсеместно, как то было на кладбище. Ей нужно было освободиться, чтобы по достоинству вести себя с теми, кто делает вид, что опечален не меньше ее. Лжецы… Но не сегодня. Она слишком устала, вымоталась. Возможно, завтра…
Аль заперлась у себя в комнате до позднего вечера, не слушая и не слыша никого. Лишь когда стемнело и в доме, как ей показалось, наступила относительная тишина, девушка позволила себе на время стряхнуть тяжесть дум и выбраться из своего «убежища», искренне надеясь, что все домочадцы либо спят, либо покинули отчий дом с «чистой» совестью. От последней мысли девушка скривилась. В душе вновь закипела злость, кою с трудом удалось подавить. Кутаясь в легкий халат, словно в доме гулял сквозняк, Альвэри спустилась в гостиную. Сегодня топили камин, вестимо уже по привычке для той, что более никогда не переступит порог этого дома, и в оном еще тлели красные угольки. Подойдя к одному из кресел, что находилось в относительной близости от огня, не особо оглядываясь по сторонам, будучи уверенной в своем одиночестве в сей момент, лоддроу провела ладонью по мягкой обивке. Возможно, она хотела ощутить еще то призрачное тепло, что хранил предмет мебели, но нет... Глубокий вздох вырвался из горла, сдавленно и с легким всхлипом, но Аль сдержалась. Она забралась в кресло, подобрав ноги и вперив взгляд в тлеющие угольки поленьев. Сознание так устало за день от всего пережитого и передуманного, что его в кои-то веки перестало тревожить все, абсолютно все.

Казалось она задремала. В измученном дневными страстями сознании лениво тянулись мысли, суть которых не всегда удавалось уловить, проще было забыть, что лоддроу и делала. Красноватые угольки манили усталый взор, пестря цветастыми перекатами. Стоило бы подбросить поленьев, чтобы разворошить засыпающее пламя, что еще пыталось выжить в остатках древесины, но тело словно сковали невидимые цепи. Да и взор вскоре перестал видеть то, что было источником тепла в комнате, устремившись куда-то вдаль.
Опять воспоминания тяжелым пологом обрушились на сознание, смешиваясь и неся в себе, как минуты радости, так и невероятной тоски. Тому способствовало все –  тишина в доме; полумрак, окружающий ее со всех сторон; душа, что продолжала умирать по собственному желанию; отсутствие свидетелей, что могли бы нарушить ее одиночество.  Такое болезненное состояние, в коем привыкла уже пребывать, но все никак не могла отпустить  случившееся, кое было предрешено заранее.  Вновь взор фиалковых глаз мелькнул перед взором, переливаясь радугой эмоций, от легкого подобия радости до откровенной затравленности, когда от боли было некуда деться; от спокойного умиротворения и довольствия жизнью до полного смирения со своей судьбой. Побыстрее бы… Да, в последние дни, минуты, эта фраза не раз слетала с ее губ, и нельзя было даже упрекнуть, молча глотая слезы. Внутренний взор переметнулся на события минувшего дня. Перед оным, своеобразной каруселью, замелькали лица всех, почтивших память усопшей. Сейчас, когда Альвэри была сродни опустевшему сосуду, она не реагировала на эту толпу столь болезненно. Безразличие заполонило каждый уголок сознания и души, смешавшись с горечью, что уж давно там поселилась. Упрекать было некого за их жизненный уклад, да и незачем. По-другому они не могут, как не может и она понять их появления спустя годы. Разум в эти дни совершенно не желал рационально мыслить, прячась за разбитое сердце и находя там же отдушину. Детские мечты разбились о могильный камень, так и не получив право на жизнь. Жестокий удар судьбы разрушил безмятежность юной поры на корню, заставив узреть реалии окружающего мира в их своеобразной, часто уродливой, красе.  Возможно, где-то на задворках рассудках и теплилось понимание всего этого, но пока что все ее естество противилось принятию вещей такими, какими они являются на самом деле.
Едва слышимый звук долетел до сознания, вырывая его из пучины своеобразного и добровольного, минутного забвения. Аль нехотя оторвала взгляд, что обрел относительную ясность, от камина и перевела на фигуру брата, расположившегося  в соседнем кресле с бутылкой и кубком. Даже в полумраке гостиной, в свете алеющих угольков,  его тяжело  было перепутать с кем-то еще. Слабая вспышка раздражения все же всколыхнулась в душе , однако тут же затихла. Днем было бы проще высказаться, легче, без оглядки назад, а сейчас лоддроу устала душевно и физически. Да и толку от этих слов, скрывающих за собой обиду. Завтра они разъедутся и даже не вспомнят о них, как и о ней, если вновь чего не случится. От подобной мысли Альвэри поежилась, интуитивно принявшись растирать ладонями плечи.
Вернув взгляд камину, девушка вновь задумалась. Она могла бы сидеть в гордом молчании, пока он не удалится прочь, но это было сложно – его присутствие нарушило то хрупкое спокойствие, в коем находилась юная Фенрил минутами ранее. Она могла бы уйти сама, но сейчас совершенно не хотелось этого делать, как и наброситься с прежними обвинениями на брата. «Она бы это не одобрила,» - появилась осторожная мысль, что напомнила ей слова Морна, произнесенные на кладбище. Аль откинулась на спинку кресла, прикрыв глаза. Да, она бы не смогла понять, почему ее дочь столь рьяно пытается взрастить в себе ненависть к родным, еще и столь, казалось бы, беспочвенно. Мама была воплощением добра и света, в ее душе не было места для злости, ненависти,  фальши… Не такие должны покидать этот мир, тем более так мучаясь. В груди вновь болезненно защемило и Аль поняла, что, дабы вновь не показать свою слабость, нужно что-то сделать, отвлечься. Хотя бы для вида.
- Хорошо, что вы ее запомните той, прежней. Мне бы тоже хотелось... - не меняя положения и не открывая глаз, сдавленно проговорила лоддроу. 
Да, ей остро хотелось лишиться части воспоминаний о матери. Не помнить ее мучений, не слышать криков, забыть, как ее изуродовала болезнь, забыть запах смерти, некогда коснувшийся обоняния и словно навек там поселившийся, не бояться... Это было так тяжело. Все-таки правильнее было бы уйти, зачем ему все это. Пусть и дальше живет в своем идеальном мире без тревог о близких.

Заговорив, Морнэмир своеобразно заставил ее сознание сосредоточиться на его словах, временно бросив попытки утонуть в собственной, привычной боли. Да как он мог увидеть ее другой, если даже с собственной сестрой-то едва был знаком. Юная Фенрил хмыкнула себе под нос, отведя взор. Привычка воспринимать все в штыки давала о себе знать и будь лоддроу несколько менее словоохотлив, то узнал бы сию сторону девушки во всей красе. Однако, он говорил и говорил. Слегка сумбурно и отрывками, но каким-то образом даже эти огрызки чужих воспоминаний несколько притупили желание Альвэри высказаться.
Вновь обратив в сторону брата свой взор, Аль молча наблюдала за ним, в тот время, как тот приложился к кубку с вином с таким рвением, словно это было своеобразная панацея от его собственной боли. Альвэри, в своем, казалось бы, нераздельном горе, не видела, да и не слышала совершенно никого, несмотря на попытки того же отца утешить. Она отвергала, с упрямством и самоубийственным нежеланием лицезреть очевидное. А отец молча сносил ее боль, что била фонтаном, стоило только посильнее задеть, раня всех вокруг. Возможно, в одиночестве он страдал многим сильнее, глядя, как теряет единственную дочь. Может, спустя время, она бы сама все осознала, когда уйдет острая боль от утраты родного существа, но сейчас…сейчас именно слова брата, которого она едва ли знала, заставили о том задуматься. Нехотя, без особого энтузиазма, но все же.
-… Еще до того, как появилась ты, она… впрочем, неважно.
Он оборвал себя на полуслове, заставив девушку нахмуриться. Ей сложно было бы признаться, но внезапно, давно забытое чувство природного интереса, слегка коснулось сознания, желая услышать это самое «неважно».  Однако Морнэмир явно не собирался продолжать, а она не станет спрашивать.
– Вся эта боль, что обрушилась на тебя. Если бы я только знал. Если бы я мог разделить ее…  Спасибо, что была с ней все это время.
Альвэри отвернулась. «Если бы, да кабы…» А смогла бы она поделиться своей болью с ним, будь он рядом? Лоддроу покачала головой, ответив себе же на молчаливый вопрос. Вряд ли. Отец, который был для нее почти всем, ее неизменным «идеалом», как в поведении, так и во взглядах на жизнь. Тот, кого, казалось бы, девушка должна была беспрепятственно впустить в свой маленький мирок после случившегося, оказался отвергнут. Что уж говорить о «чужом», родном брате. Да и что уже гадать о том, что неведомо и осталось в прошлом.
На какое-то время в гостиной вновь воцарилась тишина. В этот раз не гнетущая, заставляющая чувствовать себя не в своей тарелке, а едва заметная. Непонятно по какой причине, но на душе стало несколько спокойней. Стоило ли за то благодарить старшего брата, что своими речами сподвиг рассудок к рациональному мышлению, свободному от туманных дум, переполненных внутренней болью, Аль не знала. Впрочем, продолжать также не хотелось, интуитивно не желая открываться самой. Альвэри поднялась с насиженного места, двинувшись прочь, но все же замешкавшись подле кресла, в коем расположился мужчина.
- Я не смогла ничем облегчить ей страдания, засим и благодарить не стоит, - произнесла девушка, глядя на брата. – Доброй ночи, Морнэмир.
И она ушла, оставив лоддроу наедине со своими собственными мыслями.

Кое-как пережив очередную ночь, что привычно пестрела снами с призраками недалекого прошлого, Аль достаточно рано проснулась. Приведя себя в относительный порядок и попутно перекусив, тем, что нашлось на кухне, лоддроу направилась в конюшню, где принялась седлать лошадь. Прогулка всегда благотворно влияла на нее и в этот раз Альвэри надеялась на то же, ибо более сидеть в своеобразном заточении и все время перебирать события минувших дней, сил не было. Боль не уйдет, но, возможно, она поймет, как с ней жить дальше, как научиться прятать от окружающих. Мелькнула мысль, что по возвращению она может не застать братьев, что вновь покинут отчий дом незнамо на какой период времени, но от оной лоддроу лишь упрямо поджала губы, продолжив занятие.

Справившись со своим занятием, продолжая отгонять мысли, что то и дело лезли в голову, Альвэри вывела животное из конюшни. Оказавшись за пределами родного дома и двора, девушка легко вскочила в седло и направила животное прочь от родных стен, а впоследствии и из города вовсе. Надоела эта суета. День похорон пресытил ее обществом десятков скорбных лиц, в коих она видела лишь фальшь, пусть и искусно спрятанную. Хотелось покоя и одиночества, когда никто не бросит жалости взгляд, не вторгнется в личностное пространство без спроса, только лишь утверждая ее в желании сторониться. Никто не мог заполнить ту брешь, что образовалась в ее обледенелой душе, да никто и не пытался особо…
Аль выбралась на заснеженную равнину, остановив бег лошади и бесцельно осмотревшись. Особого места, куда хотелось бы податься, не было придумано изначально. Ее гнала прочь все та же горечь, что глубоко засела в душе и ядом расходилась по всем закоулкам сознания. И как бы не хотелось ей отринуть от давящих мыслей, но получалось отвратно. Засим девушка сделала первое, что пришло в голову – пришпорила лошадь, погнав ее непонятно куда, лишь бы прочь. Прочь от прошлого, прочь от боли, прочь от самой себя такой, какой она становилась.
Сколько Фенрил гнала, без устали и передышек, она понятия не имела. Да и не задавалась этим вопросом. Однако в какой-то момент уставшее животное под нею замедлило бег и Аль не противилась тому. Местность, где она оказалась, показалась рассеянному сознанию знакомой. Лошадь остановилась, тяжело дыша и роя копытом снег. Лоддроу, наконец, вынырнув из омута тяжелых дум и осмотрелась. Да, это место она знала и не могла ни с каким другим спутать. Вестимо, даже в таком состоянии она интуитивно искала что-то близкое сердцу. Девушка заметила коня, что бродил по поляне в поисках чего-то, что было скрыто под снегом давно и безвозвратно. Цепким взглядом она вскоре выхватила и фигуру подле дерева. С этого ракурса тяжело было рассмотреть того, кто, пусть и без злого на то умысла, нарушил своеобразную идиллию сего места. Альвэри вздохнула, колеблясь. Ей незачем чужое общество, даже молчаливое, но словно что-то не давало сдвинуться с места, как и противиться желанию побыть здесь.
- Да плевать, - буркнула девушка, легко соскакивая с лошади, закрепив узду и предоставив той относительную свободу да отдых.
Аль неспешно спускалась и лишь подойдя ближе к дереву осознала, кого привела сюда дорога в этот час. Отреагировала она раньше, чем успела одернуть себя. Левая бровь изогнулась, а с губ сорвалось не совсем гостеприимное, пусть и сказанное без холода да «колючести»:
- Опять ты.
Альвэри тут же одернула себя, мысленно ругнувшись. Стоило отметить, что брат каким-то образом влиял на проявление ею излишеств в обращении, что заставляло злиться. Больше на себя, конечно же.
- Доброе утро, - запоздало произнесла юная лоддроу, проходя мимо и спускаясь к реке.
Однако душевное равновесие было уже нарушено. Приходилось бороться с желанием оглянуться, встретиться взглядом с его глазами, возможно, увидеть в них то, что облегчило бы, хоть на время внутреннюю боль, что, безусловно, была их общей. Он во многом был прав вчера, пусть говорил кратко и отрывисто, хотя признавать это получалось с трудом даже сейчас, когда рассудок кое-как смог подавить душевную боль. Этот, фактически, незнакомец, пусть и родной крови, смог пробудить искру чего-то, к чему прикоснуться сознание опасалось, но с любопытством рассматривало, пытаясь понять. И лишь упрямство не позволяло ей шагнуть дальше очерченного собственной рукой круга, что отделял от мира. Это было оправданно и правильно, как она считала.
Остановившись на краю берега, девушка невидящим взором принялась рассматривать что-то вдали. Она обняла себя руками, поежившись, возможно, от холода, что тянулся изнутри, на какое-то время забывая о присутствии Морнэмира, вновь падая в привычный омут воспоминаний.